Куратор биеннале молодого искусства Дэвид Эллиотт рассказал Афише-Воздух о том, почему сейчас музеи хуже, чем в 70-е, демократия — это рассадник социальных проблем, а Малевича до сих пор так никто и не понял.

Вы сменили так много музеев в своей жизни — расскажите, что вас первоначально привлекло в музейной работе?

Мне было лет 20, когда я сделал свою первую серию выставок — об отношении общества и художников в Германии с 1900-го до 1933-го. Больше всего меня интересовало, почему авангардное искусство, которое выглядело таким слабым и обособленным, могло так разозлить людей, что они называли его дегенеративным и сжигали. Я подумал: ого, раз это искусство могло довести Гитлера, я хочу понять как. Я стал директором музея потому, что на этой должности тебе не нужно спрашивать разрешения. Это было важно, потому что то, чем я хотел заниматься, не интересовало большинство людей в 1970-е. Нужно было бы потратить очень много времени на то, чтобы кого-то убеждать, — но только не директору. Это привело к тому, что с 70-х я показывал в Британии — да и вообще на Западе — искусство, которое раньше там никто не видел. Современное искусство из восточных стран, в том числе из Советского Союза. Я был особенно заинтересован в советском авангарде, потому что отношение к нему, с моей точки зрения, было неправильным. Его или представляли одной из версий западного абстракционизма, или чем-то совсем экзотическим. А с моей точки зрения, он не был ни одним ни другим. Мы особо не знали ничего об этом искусстве. Да и сейчас продолжают писать немыслимую чушь о Малевиче, например. И еще больше чуши появится, когда в Лондоне откроется выставка.

Вы считаете, на этой выставке в Тейт будет много чуши?

Конечно. Разумеется, я уверен, что эта выставка будет хорошо принята, но что нового она принесет в изучение творчества Малевича? Думаю, ноль.

Другими словами, там не будет нового, а будет рефлексия? Но ведь иногда трудно не выглядеть глупо, когда пытаешься придумать новый подход к такой классике.

Малевича можно интерпретировать по-разному, и к разным периодам его творчества отношение не одинаковое. Например, в поздних работах он начинает переписывать сам себя. Почему? Потому что он боялся? Чего он боялся? Может быть, это пародия на его ранние работы? Это очень похоже на отчаянную, исступленную попытку создать что-то похожее на прежние работы. И почему у крестьян на его картине нет лиц? Может быть, это потому, что был страшный голодомор на Украине? Люди не замечают этого, эти факты не обсуждаются широко. Весь круг Малевича был арестован, Ермолаева была отправлена в Караганду в Казахстане, где ее убили.

В российских музеях на этом не заостряют внимание — поэтому здесь я об этом не узнаю.

Нет, но и в английской Тейт не узнаете. Просто потому, что они этого не знают и при этом им не особенно интересно. Очень жаль, конечно.

Илья Кабаков в интервью говорил, что в 80-е попал в идеальный художественный мир на Западе, в какой-то рай на земле, в 80-е действительно мир искусства на Западе был таким замечательным?

Думаю, он просто не понял тогда, какие они все ублюдки. Конечно, по сравнению с советской реальностью это все было куда более симпатично.

Но он сказал, что с сегодняшним днем это не сравнить. Что изменилось?

Музеи стали оперировать искусством как товаром. В Америке это частные организации, которыми владеют коллекционеры. В период уберкапитализма, начиная с 1980-х, музеи последовательно превращались в супермаркет искусства. Они не держат дистанцию по отношению к рынку искусства и даже не делают вид, что пытаются. На рынке есть товары, которые музеи не могут себе позволить, — поэтому им приходится зависеть от коллекционеров. Надо признать, что это довольно жалкая позиция. Арбитрами хорошего вкуса и качества должны быть писатели, критики, а не маркетологи. Существуют, конечно, хорошие коллекционеры, но ими движет страсть и денежная заинтересованность: они уже что-то купили, вложили в это деньги и хотят оправдать свои вложения. По идее, публика должна бы разочароваться.

Ничего подобного нет в области старого искусства — только в современном искусстве. Например, Пол Маккарти, творчеством которого я восхищаюсь. Это очень мощный художник. Но какие бы резкие и радикальные работы он ни делал, рынок рад всему. Огромная розовая латексная скульптура Джорджа Буша, трахающего свинью, покупается каким-нибудь богатеем — и это круто, потому что это приведет к тому, что появятся другие скульптуры политиков, сношающихся со свиньями, конями, хомяками. Однако, после того как проходит первый шок, мы понимаем, что это уводит нас в сторону от чего-то важного. Когда ты понимаешь, что твой товар купят несмотря ни на что. Художник Тино Сегал говорит: «Я не буду подписывать контракт, мне не нужны ваши деньги», а ему платят все равно — за то, что он ах, такой радикал.

Название биеннале — «Время мечтать», вы считаете это уместно сейчас? То есть надо мечтать вне зависимости от политической ситуации?

Именно поэтому и надо. Политические и социальные проблемы всегда предсказуемы, потому что мы знаем, как именно в правительстве принимаются решения. И речь не только о российском правительстве. Я выбрал название, которое отсылает к знаменитому тезису Мартина Лютера Кинга «У меня есть мечта». Эта мечта стоила ему жизни, но я считаю, что лучше стремиться к этому, чем к миру вещей и товаров. Когда современная демократическая система была создана в XVIII веке, она изначально предполагала, что голосовать могут мужчины-собственники. Постепенно женщины и небогатые люди получили право голоса, но до сих пор гораздо больше прав есть именно у богатых собственников — социальное неравенство заложено в эту систему. Пока мы не изменим ситуацию, в которой нами управляют собственники, ничего по-настоящему не поменяется. Не «народное», а «общественное» должно быть главным приоритетом. Люди могли бы использовать свои таланты не только для себя, своей семьи и своей карьеры — но и для общества. Это очень просто и прямолинейно, но достижимо. 

А вы считаете, что искусство может этому помочь?

Да, вполне. Искусство может привести к правильным выводам, которые рационально необъяснимы.

Читать далее...