Зарубежные спикеры

Бывают, знаете, такие люди, которые про свою работу умеют рассказать так вкусно, что тому, кто слушает, начинает казаться, что ничего важнее этой работы, ничего интереснее нее в мире нет и быть не может. Вот Хэйдн Бендалл, он как раз такой. Услышь я его лет двадцать с небольшим назад, я бы, наверное, стал звукорежиссером. Или, по крайней мере, попытался бы стать.

«Главное в нашем деле не техника, а то, кого вы с помощью этой техники записываете»

Хэйдн, скажите, пожалуйста, каким, на ваш взгляд, набором базовых знаний и навыков должен обладать хороший звукорежиссер?

Отличный вопрос. А я думал, вы меня про магию спросите. Дескать, в чем она, магия звукозаписи, в чем волшебство, и так далее, и все в том же духе. Мне этот вопрос часто задают, меня уже тошнит от этого вопроса. Почему? Ну, я думаю, потому что нет на самом деле никакой магии, и волшебства никакого нет. Нет волшебной кнопки, которую нажал – и все срослось, все зазвучало. И вообще – не в кнопках главный секрет, не в том, как вы на них нажимаете. Главное – не техника. Главное – артист, исполнитель, вот что я вам скажу. Я ни одного такого случая не знаю, чтобы совсем уж дерьмовый музыкант вдруг взял и выдал потрясающую запись. Никакой звукорежиссер, никакой продюсер такому музыканту не помогут. И наоборот…

А если про какую-то базу говорить, то, конечно, вы должны свою технику знать досконально. Все возможности студии, в которой вы работаете, все, чем эти возможности ограничены: вы просто времени на этом много сэкономите, и, соответственно, денег, вы не будете каждый раз по полдня на настройку тратить, в пятнадцать минут уложитесь. Какие микрофоны как звучат, что тот эквалайзер может, а что этот, какие характеристики по искажениям и шумам у этого пульта? Акустика опять же: нужно понимать, что симфонический оркестр нельзя писать в тесном помещении, а барабаны для рок-группы – в слишком просторном. Я сейчас не буду во все эти подробности вдаваться, просто еще раз повторю: техника – это важно, конечно. Но это не главное. Самое главное – кого вы с помощью этой техники записываете.

Вы давно к такому убеждению пришли?

Очень давно. Я к нему сразу пришел, как только начал самостоятельно работать. Я вам сейчас расскажу. Это было в 70-х, я тогда был молодой и работал на Abbey Road, звукоинженером, но мне пока еще ничего особенно серьезного не доверяли. Так, писал я всякую рекламную чепуху: для пива, для зубной пасты. И вот вдруг ко мне в первый раз обратились с просьбой свести пластинку, и обратился не кто-нибудь, а cразу Рой Харпер, это такой у нас в Англии есть очень знаменитый фолк-роковый певец …

Это которому Led Zeppelin посвятили Hats Off To Roy Harper?

Точно, точно, он самый. Так вот, он записался где-то в Штатах, в Нью-Йорке кажется. И звонит мне: сделай нормальное сведение, тут такие идиоты в студии сидят, ничего не могут. Ну, я обрадовался, конечно, стал прикидывать, как я все замечательно сделаю, как все моей работой будут восхищаться, и так далее. Приготовился как мог… У меня впервые помощник появился, ну, это такой парень, которому можно говорить: иди туда, сделай то, чаю принеси… То есть, вы понимаете, все очень круто...

А потом из Нью-Йорка пленки привезли… Я послушал, и мне прямо плакать захотелось. Чудовищная запись, звук просто запредельно отвратительный. Бас из фазы выпадает, барабаны стучат так, как будто это палками по крышке гроба колотят, фон ужасный… И что –то надо с этим делать, а что – непонятно, опыта-то у меня нет. Но пришлось… Тогда компании в записи уж вкладывались, так вкладывались, у нас только на сведение было 120 тысяч фунтов. И вот начали мы с этим дерьмом колупаться: и так, и этак.

Как-то раз, помню, сидим в студии. Я все слушаю, слушаю: полный беспросвет… И вдруг среди всего этого ужаса возникают два гитарных трека: полная противоположность всему остальному, такие легкие, воздушные, атмосферные. И вроде нет в них ничего, а сразу слышно – шедевр. Я Рою говорю – он тут же сидел, как сейчас помню, книжку какую-то читал по английской истории, любит он это дело: «Рой, - говорю, -- а вот эта пара треков, они вроде ничего». «Ну да, - говорит, а сам даже носа от книжки не поднимает, -- это подходяще». «Слушай, - спрашиваю, - а они, что, на другой студии писались?» «Нет, на той же, -- говорит, -- те же самые гребаные мормоны их и записали». И вот тут я ему еще один вопрос задал, тот, который первым делом должен был задать. «А кто, - говорю, - это играет?» «Это Дэйв, Дэвид Гилмор».

Вот в общем-то и вся история… Простая гитара, простой, не самый лучший усилок, микрофон самый обычный, пишут все это люди, которые в деле, за которое взялись, вообще ни фига не понимают. А в результате получается волшебная музыка: простая, но волшебная. Потому, что играет ее Дэйв. Понимаете, о чем я? Да даже если нет, мне на эту тему все равно больше нечего сказать.

А скажите тогда вот что: вам довелось работать и со звездами 70-х – 80-х, и с нынешними. Они совсем разные?

Они-то, может быть, и не разные. Но время разное, правила игры разные, условия, которые жизнь диктует. Раньше все по- другому было. Основной заработок – с продаж пластинок. А концерты, это был такой инструмент продвижения, с помощью которого эти самые пластинки рекламировались. Так что все эти великие старые группы они большую часть жизни проводили в пути, на гастролях: у них и в студию-то сесть время не всегда находилось. И уж что что, а играть и петь эти парни умели , было время научиться.

А теперь все наоборот: физические носители умирают, пластинки пишутся и продаются для того, чтобы людей на концерты завлечь, главные деньги именно на живых выступлениях делаются, и выступлений этих, по сравнению с прежними временами, у суперзвезд не так много: по несколько концертов в день, по крайней мере, никто не играет.

Такого блеска исполнительского, такого мастерства, какие у стариков были, у большинства нынешних нет, конечно. Новая техника, новые технологии выручают: раньше какие-то огрехи, ляпы, лажу откровенную было трудно скрыть, вытянуть, теперь –легче.

Ну, и еще один момент, конечно. У нынешних артистов нет такой зависимости от звукозаписывающих компаний. Раньше контракты бывали просто грабительские: никаких процентов с продаж, пока деньги, вложенные в запись, не отобьются. И после этого еще все права на материал у лейбла остаются. А бывало и хуже: я одного парня знаю, не буду имя называть, хотя он в свое время был очень крутой звездой. Так вот он за один свой хит, а эта вещь, кстати сказать, до сих по радио часто крутится, получил 5 тысяч фунтов. И все, и больше ничего: за много-много лет.

Теперь такое даже представить себе трудно: цифровые студии появились, интернет… Записать песню, альбом, распространить запись в миллион раз легче… Теперь лейблы артистам вроде как и не нужны, многие без них вполне обходятся.

Вам не жалко, что те времена прошли? Я не про бесправие артистов, конечно, говорю, а про саму музыку, про рок-музыку в первую очередь. Она ведь действительно была великая, фрагментами, по крайней мере…

Да, были времена, что уж говорить… Но вы знаете, мне не жалко, нет у меня никакой особенной ностальгии. Это, наверное, потому, что я никогда не был зациклен на каком-то конкретном стиле, жанре, на рок – музыке в том числе. Меня в первую очередь интересует не жанровая, стилевая принадлежность, меня интересуют, меня волнуют мелодия, гармония. Я всякую музыку записывал, только хип-хопом никогда не занимался, и heavy-metal. Ну, хип-хопом –то меня особенно и не просили заниматься, а что касается heavy-metal, то им бы я и сам не стал: очень предсказуемая музыка, страшно скучная, сорок лет как появилась, и, по большому счету, никакого развития, все одно и то же …

А с какой-нибудь экзотической музыкой вам приходилось работать?

Я говорю: я много чего записывал. Электронику, джаз. Я писал китайскую музыку, японскую, много другой этники. Но вообще-то нет на свете ничего более экзотического, чем симфонический оркестр, уж вы мне поверьте. В его исполнении музыка такой мощной может быть, страстной, яростной, такой нежной, такой жестокой, гневной… Нет, с симфоническим оркестром ничто не может сравниться, разве только человеческий голос. Вот, кстати, у всех моих любимых певцов – у Синатры, у Эллы Фитцджеральд, у Нэт Кинг Коула, у Нила Янга, я долго так могу перечислять – вот у них были голоса!

«Миссия звукорежиссера – держать перед артистом зеркало»

Вопрос такой: работа звукорежиссера в студии, чего в ней больше, жесткого планирования или все-таки творчества, импровизации?

Нет, ну планирование какое-то должно быть, конечно. Вы же знаете, сколько дней в студии вам оплачено, значит, нужно в них укладываться, как-то распределять этапы работы – это уже планирование. Потом – вы должны понимать возможности артиста, с которым вам предстоит работать. Люди разные: один может по шесть – семь часов петь, а у другого связки дольше полутора не выдерживают. В общем, я хочу сказать, что определенный план, определенный график безусловно должен существовать, но он должен быть гибким, таким, чтобы в любой момент его можно было поменять, подстроить под какие-то заново, прямо в ходе записи возникшие идеи.

Вот, кстати, за такие моменты я свою работу больше всего и люблю. Это такой кайф, когда готовый, отрепетированный материал, с которым вы в студию засели, вдруг начинает развиваться, меняться, ломаться, иногда летит ко всем чертям… Когда вдруг, иногда совершенно случайно, откуда-то возникают новые звуки, новые гармонии, мелодии… Когда все чувствуют, что то, что рождается спонтанно, в сто раз круче того, что придумывалось, конструировалось специально, сознательно, когда все кричат: «Вот, вот, вот оно. Давайте это запишем!» Это момент озарения, это божья искра, понимаете, о чем я? Ну, я сейчас постараюсь объяснить.

Вот пример: в середине 80-х мы записывали пластинку для Кейт Буш, и там была такая песня – Running Up That Hill: может быть помните, она начинается с таких странных, чудных звуков, такого вроде как гудения, или жужжания: эта, если так можно сказать, тема, она через всю песню проходит, и в общем всю ее держит… Хотя на самом деле ничего подобного ведь не предполагалось, этого никто не сочинял, не придумывал. Это просто один из сэмплеров в студии сломался, и, прежде чем совсем вырубиться, уже навсегда, он вот эти звуки выдал. А мы только потом поняли, насколько здорово это в песню ложится. И так их там и оставили…

Или другой случай. Вы знаете Джеффа Бека? Грандиозный гитарист, я плачу, я рыдаю, когда он играет, я ничего лучше его гитары в жизни не слышал. И я счастлив, что мне довелось с ним поработать. Так вот: помню, мы писали какую-то из его песен, и он свою партию сыграл, а после мы просто сидим, болтаем. Он рассказывает про свою коллекцию винтажных машин, это вторая его страсть в жизни, после гитар: он их разыскивает, покупает, ковыряется с ними, чинит, восстанавливает, потом разбивает, потом снова чинит. В общем, как –то так…

А мне, надо сказать, эта тема не очень-то близка, я слушаю вполуха, так только, иногда поддакиваю: «Да, Джефф, круто, Джефф, да что ты говоришь, надо же, никогда бы не подумал!» И поскольку все так происходит, я не очень внимание обращаю и на то, что он параллельно с этой болтовней еще что –то там такое на гитаре наигрывает, ну, типа просто бренчит. А он сам и подавно не обращает. Хорошо, что мой помощник забыл на «стоп» нажать, и все это бренчание в итоге записывалось, пока пленка на магнитофоне не кончилась… Я потом ее прослушал: господи, Боже мой, да это же гениальная музыка! Я даже не знаю, с чем это сравнить… Это как солнце из-за облаков вышло… Мы потом на основе этой записи целый отдельный трек соорудили…

Как вы считаете, представление звукорежиссера о том, как должна звучать та или иная запись, оно может быть важнее, чем представления на этот счет музыкантов, продюсеров?

Я думаю, что нет, ни в коем случае. Я подчеркиваю: это я так думаю. Другие, может быть, думают иначе, но на мой взгляд, миссия звукорежиссера она заключается, как бы это вам сказать… Ну, в общем это все равно как держать перед артистом зеркало: то под одним углом его поворачивать, то под другим. Показывать ему, что одна и та же музыка может так звучать, а может чуть по другому, а может вообще – совершенно иначе. Может очень коммерчески, а может – альтернативно: ну, вы поняли, я надеюсь.

Потом – тут еще такой момент есть: музыкант, артист, у него может быть свое представление о том, какой должна быть запись, оно у него, как правило, есть. Но не факт, что это представление обязательно совпадает с тем, что думает по этому поводу продюсер или рекорд-компания. И мне, как звукорежиссеру, в такой ситуации нужно вести себя очень деликатно, нужно постараться найти какое-то общее, приемлемое для всех решение.

Это – если в общих чертах. А вообще я вам так скажу: я могу очень долго отстаивать свою точку зрения на то, как все должно быть, но костьми я ложится не стану. Если я вижу, что мои аргументы не действуют, что артист, музыкант гнет свою линию, -- ну, пожалуйста… В конце концов это его запись, не моя – я через неделю уже с другими людьми буду работать и с другими песнями, так что пусть все будет так, как он хочет. У меня, знаете, амбиций свою музыку сочинять и записывать никогда не возникало: это вообще последнее, что я хотел бы на этом свете делать. Вот дома вечером на пианино поиграть, это да, это я могу. И мне этого хватает вполне.

«Музыка, сделанная с единственной целью заработать денег, вряд ли будет кем-то по-настоящему любима»

В России, насколько известно, вы записываете пластинку для Игоря Григорьева. Расскажите немного об этой работе.

Ну да, мы с ним работаем. Что –то записывали в Лондоне, на Abbey Road, что –то здесь, с русскими музыкантами. Через неделю опять полетим в Англию. К концу февраля, думаю, все будет готово.

Как вы считаете, Григорьев может стать международной звездой?

Нет. Музыка на русском языке, я думаю, в мире никогда популярной не будет. Двум главным музыкальным рынкам, английскому и американскому, такая музыка просто не нужна. Там она не понятна. Точно так же, как англичанину не понятны многие русские шутки, а русскому – английские. Музыка же, это как чувство юмора. А оно очень национально, у каждого народа оно свое, индивидуальное. Вам вот, например, смешно от немецких шуток, вы понимаете, что такое немецкое чувство юмора? Ну, немецкое, это я хватил, конечно, немецкого, его просто в природе не существует, но все-таки…

И еще я вот что хочу сказать: не надо вам пытаться стать известными, не надо добиваться популярности там. Не надо стараться подделываться под чужие правила. У вас свой музыкальный рынок, очень интересный, очень перспективный. Вот и работайте на нем, старайтесь делать что –то свое. А то познакомился я тут на днях в одном баре с Сергеем, с Сергеем, ну как его… Га-ла-нин, я правильно говорю, знаете такого? У него еще такие волосы длинные, темные очки. Он говорит: «Привет, я – рок-музыкант». Я такой: «Да, правда?! Вот круто!» И вот мы с ним разговорились, и он мне, в частности, пожаловался, что всю жизнь старался соответствовать какому -то «западному стандарту», но сам видит, что до конца у него это не получается. Я его послушал, и думаю: «А на фига? На фига под кого-то подстраиваться, кого-то копировать? Это же дико неинтересно!»

Так что, возвращаясь к Григорьеву, могу сказать: там он звездой не станет. Но здесь, думаю, будет популярен. Потому, что он талантлив, он харизматичен. И потом мне нравится его подход к работе: он очень хочет много работать, он к этому страстно стремится.

А вы вообще, до знакомства с Григорьевым, русскую музыку слышали?

Да, я здесь был на Новый год и на Рождество. Телевизор смотрел, радио временами включал. Ну, что я могу сказать… Это все ужасно, конечно. Это оскорбление культуре, это оскорбление цивилизации. Я иногда, на эмоциях, прямо вспыхивал: «Да кто все это дерьмо слушает?!» И некоторые русские мне начинали говорить: «Извините, мистер Бендалл, музыка у нас действительно чудовищная. Но это только та, которую по телевизору показывают. А так вообще –то есть вполне ничего себе». А я уже и сам успокаивался, и понимал, что извиняться тут особо не за что. Так везде ведь, во всем мире. Поверьте, своего дерьма и в Англии хватает, и в Штатах.

Исходя из вашего небольшого опыта работы и общения с представителями русской поп-музыки, которых не показывают по телевизору, пока по крайней мере: чем, на ваш взгляд, они отличаются от ваших соотечественников, работающих в этой же сфере?

Ну, вот смотрите: у Григорьева на этой пластинке, которую мы сейчас записываем, есть одна песня. Она написана на стихи… есть у вас такой классический поэт… Лер-мон-тов… я правильно говорю? Так вот, в Англии такого в голову бы никому и никогда не пришло – написать поп-песню на слова Шекспира, или там, я не знаю, Вальтера Скотта…

Почему?

Да потому, что дураки… Вы понимаете, англичане, в отличие от русских, очень консервативны, очень медлительны в восприятии, в осмыслении культуры, даже своей собственной, не то, что чьей-то еще. Я тут у вас в России разговариваю со многими людьми, и я понимаю, что вы были неплохо осведомлены о том, что творится в мире – я говорю именно о культурных процессах – даже в те времена, когда вам такую информацию было трудно получать.

А англичане? Если говорить, например, о той же музыке, то да – мы более или менее сносно знаем свою, и еще американскую. Но Италия, Франция, Испания – это для нас уже темный лес. Мы- остров.

С другой стороны, английские артисты, исполнители, они, на мой взгляд, выгодно отличаются от русских тем, как они подходят к созданию своей музыки. Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но у меня сложилось такое впечатление, что для многих русских поп- артистов – я, конечно, не обо всех говорю, -- изначально важен момент славы, денег, статуса: вот я выпущу эту пластинку, и сразу стану богат и знаменит, логика примерно такая. И побудительный мотив делать музыку – соответствующий. И отсюда – желание потакать вкусам аудитории, понравиться во что бы то ни стало.

Я не думаю, что у нас все обстоит таким же образом. У нас, как мне кажется, для большинства тех, кто сочиняет и записывает музыку, самым все-таки важным является то, нравится ли эта музыка им самим. И это правильно, поскольку только то, что делается от сердца, может запасть в другое сердце, в сердце того, кто эту музыку слушает. А та музыка, которая сделана с единственной целью, с единственным расчетом заработать, и ни с каким другим, она вряд ли будет по- настоящему кем-то любима. Вот так я думаю.

А бывает у вас такое, что вы устаете от музыки?

Знаете, я устаю от слышанья, не от слушания. То есть меня может утомить музыка в ресторане. Но я никогда не устаю от той музыки, с которой я работаю. И хотя я работаю много, но еще я слушаю музыку просто так, для удовольствия: и в машине слушаю, и дома. Дома меньше, но – слушаю. Я фанат музыки. Для меня это величайшая ценность. Вы меня извините за такой пафосный штамп, но я без нее жить не могу. Честно-честно.

Петр Брантов

P.S. RMA и факультет «Менеджмент в музыкальном бизнесе и индустрии развлечений» благодарят администрацию технопарка Digital October за помощь в проведении мастер-класса Хэйдна Бендалла.