Издательство «Азбука-Аттикус» выпускает русский перевод бестселлера «Семь дней в искусстве», посвященного жизни художественного мира. Автор книги, вышедшей в 2008 году, — Сара Торнтон, известная британская журналистка и социолог, которая рассказывает не только о внешней стороне арт-мира — аукционах, ярмарках, биеннале, премиях, но и о скрытых механизмах, влияющих на развитие искусства.

Издание составлено как сборник репортажей-исследований, нацеленных на то, чтобы найти ответы на кажущиеся простыми, но очень важные вопросы: «Кто такой художник?» — или: «Как научиться понимать искусство?» Лента.ру публикует несколько фрагментов первой главы. Перевод с английского Анны Обрадович.

1. Аукцион

16 часов 45 минут, ноябрьский день в Нью-Йорке. Кристофер Бёрг, ведущий аукционист «Кристи», проверяет звук. Пятеро рабочих с рулетками, ползая на коленях, измеряют расстояния между рядами стульев, чтобы разместить в зале как можно больше богатых клиентов. Картины успешных художников, вроде Сая Твомбли и Эда Рушея, висят на обтянутых бежевой тканью стенах. Злопыхатели называют этот интерьер «траурным залом премиум-класса», но другим нравится его ретро-модернистский стиль в духе 1950-х годов.

Опираясь о кафедру темного дерева, Бёрг с легким английским акцентом выкрикивает цены в пока еще пустой зал: «Один миллион сто. Один миллион двести. Один миллион триста. Это я с покупателем от Эми, по телефону. Не с вами, сэр. И не с вами, мадам». Он улыбается. «Один миллион четыреста тысяч долларов, дама в последнем ряду... Один миллион пятьсот. Спасибо, сэр». Аукционист делает вид, что просматривает имена в телефонном списке, который будет подготовлен сотрудниками «Кристи» к началу торгов. Он спрашивает у зала, будут ли новые ставки, терпеливо ждет, кивает в подтверждение того, что телефонный покупатель не пойдет дальше, и снова обращается к залу, дабы разгадать психологию воображаемых покупателей. «Готово? — спрашивает он ласково. — Продаю... Один миллион пятьсот тысяч долларов, джентльмену в проходе». И Бёрг ударяет молотком так резко, что я подпрыгиваю.

Удар молотка подтверждает окончание сделки, это подведение итогов каждого лота и своего рода наказание тем, кто не предложил более высокую цену. Словно коварный искуситель, вкрадчивым голосом Бёрг говорит: «Эта уникальная вещь могла быть вашей, разве она не прекрасна, видите, как много желающих ее иметь, присоединяйтесь, активнее, не беспокойтесь о деньгах...» Так вмиг он способен задеть за живое каждого, за исключением предложившего самую большую сумму, как будто весь соблазн и жестокость художественного рынка воплотились в продаже одного лота.

Пустой зал — это мизансцена страшного сна, которая сближает аукционистов с актерами. И те и другие стремятся полностью раскрыться перед аудиторией. Однако чаще всего Бёрга преследует кошмар, что его записи невозможно разобрать и он не может вести аукцион. «Там сотни людей, они пришли, волнуются, — объясняет Бёрг. — Такое бывает: актера уже объявили, а он просто не может выйти на сцену. А я не могу начать, поскольку ничего не пойму в собственных записях».

<....>

В 18 часов 50 минут я поднимаюсь по лестнице в аукционный зал и присоединяюсь к представителям прессы, которые толпятся в небольшой части зала, отделенной красным шнуром. Пространство организовано так, что и без слов ясно: журналисты должны знать свое место. На аукционе «Сотби», посвященном произведениям старых мастеров, нам раздали огромные — просто оскорбительные — белые стикеры с надписью: «ПРЕССА». В иерархическом мире денег и силы репортеры явно находятся на самой низшей ступени. Как сказал один коллекционер о ком-то из журналистов, «сразу видно, что он зарабатывает немного. Он действительно не имеет доступа к важным людям, поэтому вынужден непрерывно печатать свои статьи. Что за радость слоняться вокруг большого стола, когда твое присутствие там нежелательно!»

Но одна журналистка, пишущая для «Нью-Йорк таймс», является исключением из правил. Кэрол Вогел отведено персональное сиденье перед красным шнуром: она может вставать и расхаживать рядом с кучкой репортеров. Унылая
стрижка-боб и сапоги на высоких каблуках. Кэрол Вогел — надменное олицетворение могущества ее газеты. Я вижу, как она разговаривает с некоторыми преуспевающими дилерами и коллекционерами. Эти люди охотно общаются с миссис Вогел, поскольку хотят влиять на ее репортажи, хотя содержащиеся в ее статьях советы и попытки проникнуть в суть вещей на деле не более чем хороший пиар.

В загоне для прессы находится и Джош Баэр. Он не журналист, но он более десяти лет выпускает электронный бюллетень «The Baer Faxt», в котором, в частности, сообщается о тех, кто покупает и сбивает цены на аукционах. Баэр немного напоминает Ричарда Гира, он держится так же невозмутимо, у него густые седые волосы и очки в черной оправе.

Его мать — довольно известная художница-минималистка, а он уже десять лет владеет галереей, поэтому хорошо разбирается в окружающей обстановке. «Бюллетень способствует созданию иллюзии прозрачности, — признается он. —
Люди имеют слишком много разнообразной информации, но недостаточно образованны. Их эрудиция — показная. Они смотрят на картину и видят ее цену. Они думают, что ее настоящая стоимость — это аукционная стоимость». Хотя мир искусства в общем и рынок искусства в частности непроницаемы, секретов становится меньше, если вы входите в конфиденциальный круг. Как объясняет Баэр, «люди любят говорить о себе и показывать, что им известно то, что знают 
другие. Я отстаиваю это стремление прямо сейчас — чтобы создать у вас впечатление моей значимости».