Художник Юрий Альберт, ретроспектива которого открывается сегодня в Московском музее современного искусства, дал интервью Афише-Воздух и рассказал о концептуализме, левом повороте и советском опыте.

Вашу ретроспективу курирует Екатерина Деготь, и хотя сейчас ее ассоциируют скорее с концептуалистским кругом, а не с левым кри­тическим искусством, это в каком-то смысле возвращение к прошлому — ведь она делала первые институциональные выставки концептуалистов в начале 90-х.

Я тоже себя сейчас не то чтобы каждый день с концептуалистским кругом ассоциирую — гораздо важнее, чтобы у куратора был рефлексирующий взгляд и чтобы он не со­впадал с моим. Иначе неинтересно. И потом, ничего удивитель­ного в сочетании левых взглядов и концептуализма нет — все англо-американские концептуалисты были левыми. Я с Катей еще с перестройки, наверное, знаком, и главное, что нас связывает, — склонность к рефлексии и любовь к интерпретации. Мы оба считаем, что в самом по себе ­художественном произведении ничего нет, — это просто дощечка с пигментами на стене, а все самое главное происходит у нас в голове. И выставка тоже будет во многом построена на том, как люди со стороны и профессиональные зрители мои работы интерпретируют.

И вы, и куратор со времен перестройки прошли длинный путь и оказались сейчас в совсем новом идеологическом контексте. Что для вас изменилось?

Моя траектория начинается раньше, где-то с 1979-го. Я бы сказал, что это не просто тра­ектория, а расширение поля понимания. Когда я и близкие мне художники только начинали ­работать, у нас было довольно странное представление о том, как функционирует искусство, — мы жили в стране, где никакой институциональной системы современного искусства не было. Искусство находилось под страшным давлением государства и общества, но вместе с тем внутри этой капсулы, этой подводной лодки мы действительно, как нам казалось, занимались чистым искусством — не было ведь ни прессы, ни выставок, ни зрителей.

Премий не было.

Когда я сторожем работал, мне давали квартальные премии. В любом случае это было для нас чистое искусство, и только после перестройки ­обнаружилось, что искусство — это социальная деятельность.

Вы часто говорите о кошмарной реальности советской жизни. Похожие вещи вспоминает Кабаков: его описание советского опыта сводится к ужасам тоталитаризма. Он вечно воспроизводит одну и ту же метафору утопии и ее жутких последствий. Но разве был ваш реальный опыт советской жизни, скажем, в 1980-х, действительно таким однозначным?

Ну конечно, опыт не был так однозначно ужасен, всегда можно найти светлые стороны — у меня были знакомые, которые познакомились и нашли любовь в Освенциме. Естественно, 1980-е были счастливейшим временем моей жизни. Я был лучше, моложе, фонтанировал идеями. Трава была зеленее, девушки красивее. Но в принципе Кабаков прав, потому что вся окружающая действительность была отвратительна, унизительна и кошмарна. Мы были крепостными государства, но и крепостные могут быть счастливы. Просто человек устроен так, что не может все время чувствовать себя униженным.

Когда вы уехали?

В 1990-м. Надо понимать, что время до 1987-го и после 1987-го — это совершенно разная жизнь. Когда я уезжал, это было как если бы какой-нибудь датский художник переехал в Париж — ну, может, мне было чуточку сложнее. А когда мы провожали друзей в 1970-е — это были похороны, мы даже начинали говорить о них в прошедшем времени, и они о нас тоже. Тот же Соков, который уехал в 70-х, как бы умер и заново родился уже в Нью-Йорке.

Кроме того, ему пришлось заново изо­брести себя как художника — вы же переехали в Кельн и продолжали оставаться тем же Юрием Альбертом.

Не думаю, что я резко поменялся. Но в Германии поменялось мое восприятие социума и окружающих, например — я стал толерантнее. В СССР общество было дико нетолерантным — все время агрессия, что ты какой-то не такой, художник, в клешах, с длинными волосами. Общество было националистическим не меньше, чем сейчас, — просто все это было скрытым и фрустрированным.

Судя по вашей активной публицистической деятельности в фейсбуке — а ваши художественные тексты сегодня довольно сложно отделять от ваших публицистических высказываний, — вас, кажется, довольно сильно занимает левый поворот российской художественной и интеллектуальной среды.

Ну споры в фейсбуке — замена застольной болтовне. Правда, выяснилось, что это все куда более публично, чем мне казалось сначала: оказалось, что за спором двоих наблюдают 500 человек, так что теперь я стал спорить немного меньше. А вообще я думаю, что шкала «правое-левое» сейчас не релевантна — важнее шкала «демократическое-недемократическое», и на ней крайне левое и крайне правое оказываются на одном ­полюсе. Кроме того, я считаю, что современное искусство — порождение и модель демократического рыночного общества, потому что это постоянная конкуренция разных голосов, разных художников, разных моделей искусства, разных институций. В этом смысле современное искусство в СССР было случайной патологией, оно не соответствовало тому обществу, в котором появилось, было ему неорганично. И поэтому его запрещали. Я думаю, что для современного художника совершенно естественно быть демократом.

Читать продолжение