Приглашаем на мастер – класс Дмитрия Гутова (ВИДЕО)

Тут надо представлять, в какую чудную эпоху я рос. У меня есть теория, что у человека разум просыпается в 14 лет — тогда он получает главные впечатления жизни. Вокруг меня тогда был самый расцвет диссидентского движения. 1973 год, Сахаров, Солженицын, день и ночь по телевизору этих ссылают, этих запрещают, ¬дискуссии, борьба… Я был всем этим сильно захвачен и к 18 годам прочитал всю запрещенную литературу. И всегда у меня вот в этой сумке… 

В этой самой? 

У меня точно такая же была… В этой сумке у меня, как говорили друзья, всегда лежало «ровно на семь лет». Относительно советской власти у меня сомнений не было, что это гнилье, которое исчезнет. Но меня терзали смутные сомнения: насколько диссидентская критика коммунизма справедлива с точки зрения теории? Однажды я в школьной библиотеке (школа была самая обычная, московская окраина, Кузьминки — Текстили, без ножа там на улицу никто не выходил) взял том Маркса. Это были экономическо-философские рукописи 1844 года. И была там глава, посвященная грубому, вульгарному коммунизму. Это было самое диссидентское произведение, которое я читал. Коммунизм как подавление личности и индивидуальности, как вся гнусность частной собственности в концентрированном виде, которая распределена на весь коллектив. Я был потрясен тем, что это лежало в библиотеке. Все, что звучало по «Голосу Америки» и было написано Солженицыным и Шафаревичем, не годилось в подметки этому описанию. Это было описание моей жизни. Я понял, что Маркс — великий мыслитель. Стал говорить об этом с друзьями — но они только крутили пальцем у виска. 

Я был учителем в школе, преподавал рисование. Мне кто-то позвонил: мол, сегодня в Университете какие-то странные молодые люди проводят вечер. Я поехал, и там был Осмоловский. 

Это был вечер «Терроризм и текст» (провокационно-теоретический семинар, устроенный Осмоловским и его товарищами в МГУ в 1989 году. — Прим. ред.)? 

Вроде бы да. Ребята — Пименов, Осмоловский и компания — реабилитировали букву Ё и ругались матом, думая, что всех шокируют. Потом было обсуждение, я вылез на сцену и сказал: «Никогда не видел, чтобы молодые люди так стеснялись, произнося матерные слова». Я был тогда одет как юный профессор: очки, рубашка, бородка. Потом началась драка. В общем, было бурно и весело. К тому моменту все диссидентские взгляды моей юности стали масскультурой. И от этого любого нормального человека выворачивало наизнанку. Естественно, Толик (Осмоловский. — Прим. ред.) сразу сильно среагировал, увидев, как толпа взбесившихся мещан объявила поход против революции. Но у нас было расхождение. Для него были важны все анархические движения, авангард. А для меня дорога была враждебная этому линия. Ведь для Ленина и Маркса все формы анархизма были вывернутой наизнанку буржуазностью. 

А вы специально стилизовались под молодого профессора? 

Не то что я стилизовался — но, как говорили те, кто меня знал, «внешность должна быть обманчива». Если ты на самом деле агрессивен и брутален, выглядеть надо скромно и интеллигентно. Помню, в конце 80-х в «Первой галерее» (ее держали Айдан, Митта и Якут) прихожу я на открытие в костюме, чуть ли не в галстуке и берете. И входит такой Боря Матросов — ну «Чемпионы мира», Звездочетов — короче, зашедшие случайно слесари. Они смотрят на меня и говорят: «Ну ни х…я себе, мы столько лет от этого образа уходили, а он опять вернулся».