«Пока есть хоть один человек, который все это покупает, – рынок будет»
В бизнес-школе RMA состоялся круглый стол на тему «Как продать искусство? Российский арт-рынок сегодня». В мероприятии приняли участие российские представители арт-сообщества, которые постаралась ответить на вопрос, который волнует всех, кто занимается искусством: как и кому в условиях современного российского арт-рынка продавать произведения искусства, да и есть ли он, этот современный российский арт-рынок.
Модератор дискуссии: Николай Палажченко, куратор программы «Арт-менеджмент и галерейный бизнес».
В дискуссии приняли участие:
Пьер-Кристиан Броше, коллекционер современного искусства, учредитель российского клуба коллекционеров современного искусства;
Ольга Ващилина, куратор;
Марина Печерская, основатель и владелица Pechersky Gallery;
Дмитрий Ханкин, арт-директор и совладелец галереи «Триумф»;
Кристина Штейнбрехер, арт-директор ярмарки современного искусства VIENNAFAIR (Вена)
Николай Палажченко: Русский рынок современного искусства на данный момент вообще интересен, и есть ли перспектива?
Кристина Штейнбрехер: Не хочу никого пугать и обескураживать, но по всем прогнозам все достаточно печально. Интерес к России в плане искусства нельзя назвать особенно высоким, а сейчас из-за нынешней политической ситуации он понизился еще больше. При этом VIENNAFAIR продолжает работать с русскими галереями и знакомить всех с русским искусством, можно сказать быть рупором.
Ольга Ващилина: Я, пожалуй, наиболее пессимистичная из всех присутствующих здесь людей, и мое мнение, что российский арт-рынок сегодня в ужаснейшем состоянии. По десятибалльной шкале можно дать единицу – это если совсем коротко.
Марина Печерская: На самом деле, если не верить, что арт-рынок будет развивать в этой стране, то нужно бросать все прямо сейчас и уходить, но так как мы здесь до сих пор сидим – надежда есть. Надежда на то, что наши дети будут гордиться тем, что наших художников покупают не только в нашей стране, но и во всем мире.
Дмитрий Ханкин: Марина, ты вроде взрослый человек, а такую ерунду говоришь, да и вообще здесь много оптимистов. А рынок выглядит как дохлая собака, сбитая и раскатанная по дороге. Кто это купит? Не знаю.
Пьер Броше: Да нет, на самом деле, все прекрасно (эти слова были встречены смехом экспертов и аплодисментами зала). Я рассуждаю с другой стороны – с точки зрения потребителя – у меня ощущение, что мы находимся в периоде начала 90-х, когда не было галерей, не было искусства, имидж России был невысок, но тогда мне удавалось общаться с молодыми художниками и приобретать отличные работы.
Николай Палажченко: Мне вся эта дискуссия напоминает старый анекдот: «– Моисей Абрамович, сколько будет дважды два? – А мы покупаем или продаем?». Для тех, кто покупает, рынок прекрасен, а для тех, кто продает, он находится в плачевном состоянии. Но, дело в том, что рынок есть всегда, даже когда он в состоянии дохлой собаки, он есть. В 70-х годах большинство неофициальных художников работало в стол, и даже тогда было семь человек, которые покупали современное русское искусство – это тоже был рынок. И пока есть хоть один человек, который хоть за рубль все это покупает – рынок будет.
Правда, я думаю, когда будут покупать за рубль, галереи уже будут не нужны.
Дмитрий Ханкин: Они и так не нужны.
Николай Палажченко: А хороший вопрос – нужны ли сегодня галереи? Пьер, ты, как коллекционер, который, кстати, чаще всего покупает работы в мастерских, скажи, нужны ли галереи?
Пьер Броше: Мне они не нужны, я нужен галереям. У меня немного другая функция, я покупаю художников, и после этого эти художники начинают работать с галеристами – это моя роль в этой стране уже на протяжении 30 лет. Тем не менее, я покупаю не только в мастерских, но и в галереях, и на аукционах.
Чтобы собирать современное искусство молодых художников, нужно очень любить общение с ними. К тому же сейчас художники понимают, что все плохо, и можно выделиться, только сделав что-то принципиально новое, что всех удивит, они это делают, и я их за это люблю.
Николай Палажченко: То есть, как часто бывает, когда рынок находится в турбулентном состоянии, с искусством происходят положительные вещи.
Мне кажется, что в последнее время благодаря галереям, в том числе и Триумфу, у художников есть поле для высказывания: есть место, где повесить картины, есть бюджет на выставку, а если что-то продастся еще и денег можно заработать. Галерея нужна не только покупателям, но и художникам, галерея стала инструментом для формирования не только рынка, но и искусства.
Дмитрий Ханкин: Знаешь, в этой стране все является не тем, чем называется. Галерея подменяет собой много чего еще, вообще-то мы должны продавать, но продавать, по сути, некого, поэтому мы производим, часто в стол.
Николай Палажченко: Сколько сейчас примерно людей, потенциально готовых покупать искусство?
Марина Печерская: Все уже давно посчитано, если не ошибаюсь, это 156 человек. Но нужно отделять коллекционеров, которые разбираются и любят искусство, от случайных покупателей, которые покупают работу просто, чтобы закончить интерьер и забыть о ней, или подарить тем людям, которым подарить больше нечего, потому что все есть. Получается, что если собрать всех, то можно назвать цифру от 156 до 300.
Дмитрий Ханкин: Давайте расскажу про это подсчет 156 человек. Это было три года назад по инициативе моего партнера Емельяна Захарова: Марат Гельман, Айдан Салахова, Елена Селина, Владимир Овчаренко и Триумф открыли клиентские базы и пересчитали людей. Как оказалось, фамилии везде совпадают с разницей три-четыре человека, так и получилось 156 человек – это все люди в Москве, которые покупают. Это было три года назад, потом часть отвалилась, так что сейчас возможно осталось 70. Причем и у тех, кто есть, в последние три месяца сильно испортилось настроение.
Николай Палажченко: И это было заметно на последнем аукционе Vladey, я могу сказать, что очень многих людей, которые всегда ходили на такие мероприятия, просто не было, видимо не было настроения. В связи с этим у меня вопрос к Ольге, как к человеку со стороны покупателей, насколько настроение и эмоции влияют на покупателя?
Ольга Ващилина: Я, как куратор, отвечаю не за настроение коллекционера, а за его выбор, его вкус, его решение. Но настроение, это, конечно, очень важная вещь. Если в новостях показывают, что вводятся санкции, счета в Америке и Швейцарии блокируют, и не сегодня-завтра отберут бизнес или закроют банк, то человек не будет покупать Модильяни за 40 миллионов евро. Человек должен покупать в абсолютном кайфе, когда все хорошо и спокойно. Даже тот, кто тратит 10 тысяч, тоже должен быть в потрясающем настроении.
Если у человека спросить, почему он выбрал именно эту картину, просто покупатель скажет: «Я плачу за идею и за эмоцию», то есть это позыв. Я как куратор при выборе работы всегда нахожусь в точке продажи, я сразу думаю, выгодна ли эта картина для коллекционера с инвестиционной точки зрения.
Кроме этого никто никогда не думает о том, что картина это большая финансовая нагрузка: вы покупаете картину два на два метра и совершенно не задумываетесь о том, что вам ее нужно застраховать, правильно оформить, упаковать, довезти, разместить. Обо всем этом думает куратор.
У нас все не доведено до конца: ни в юридическом оформлении картин, ни во взаимоотношении между художником и галеристом, коллекционером и реставратором, таможенными службами и перевозчиками и так далее. В общем, в стране полный бардак в арт-рынке по любым вопросам.
Вообще, ситуация, когда коллекционер идет напрямую в студию и что-то покупает у художника, возможна только в России, на западе это запрещено, в Америки меня бы за такое посадили. На западе есть четкая цепочка, всегда есть художник, потом идут закупочные фонды музеев, премии, институции, галереи делают выставки, и только потом работу покупает коллекционер.
Кристина Штейнбрехер: Покупатели во всем мире ходят к художнику в студию, это такое хобби. Что касается системности, не хватает оборота работ, даже хорошие работы редко попадают на какие-то выставки. Самые большие коллекционеры могут скупить все работы молодого художника, наобещать успех, а потом держать работы в складе.
Николай Палажченко: Покупки в студии, так или иначе, есть всегда, но если у художника есть галерея, в его же интересах продавать что-либо только по согласованию с галеристом. И коллекционер, так или иначе, попадает в студию через галереи. Так должно быть и это правильно. Если у художника есть голова на плечах, то он не будет действовать в обход своей галереи, и даже если будет продавать из студии, то по согласованию цены с галереей. Если он будет заниматься мелким жульничеством, то просто будет портить рынок сам на себя. Конечно, речь не идет о покупке первой работы у молодого художника, у которого не то что галереи, а даже студии нет.
Любой локальный рынок, если он вписан в глобальный контекст – успешен, если же он чем-то отделен, то сколько бы денег не было внутри, он чувствует себя плохо. Когда есть интерес на локальном рынке, то художника будут покупать и в мире, и наоборот. Это такие сообщающиеся сосуды. Насколько вы чувствует вписанность российского рынка в мировой масштаб? Насколько ваши художники интересны западному покупателю и насколько он сейчас активен?
Марина Печерская: Это абсолютно непрогнозируемые вещи, нельзя говорить о каком-то стабильном интересе к русскому искусству. Сейчас мы принимали участие в двух ярмарках: Арт Дубай и Арт Париж, обе выставки прошли достаточно успешно, мы продали работы, отбили затраты на выставку и даже немного заработали. Но я еще раз хочу сказать всем: назвать это бизнесом нельзя.
И вообще, сколько галерей в России, которые занимаются современным искусством? 12 говорит Дмитрий, я бы сказала 5, Николай говорит 3 – вы понимаете, что это невозможно сравнить с мировым рынком. Но в наших силах делать какие-то шажки, шажочки, шажочечки, для того, чтобы ситуацию улучшать. Все люди, которые сейчас перед вами сидят, искренне любят искусство, если его не любить, продавать невозможно. Mercedes S-класса по сравнению с искусством продается как пирожки.
Ольга Ващилина: А знаете в чем проблема? В том, что в нашей стране порог интеллигентности равняется единица из десяти. Пока на один квадратный метр будет десять человек, которые кидают окурки, плюются, хамят – искусство будет никому не нужно. Уровень культуры, порог комфорта, порог красоты – нулевой. Просто-напросто у людей нет привычки иметь что-то красивое на стене, у 99 % висят ковры, гитары и рога.
Мое мнение, что в России вообще нет современного искусства, все закончилось Малевичем. В Европе, в Америке, в Азии искусство ушло уже в такой космос, что наши художники сидят и тупо повторяют. Проблемы три: художники не хотят работать, у них нет денег, чтобы создавать что-то новое, и у людей отсутствует интеллигентность.
Да и вообще о чем можно говорить, когда в стране нет ни в одном музее ни Магритта, ни Танги, ни Модильяни, так что говорить о людях, которые не могут выехать, а могут только зайти в Пушкинский, в Третьяковку и в Русский музей. Русскому простому человеку показали Шишкина, Моне, Пикассо и все. Вы бы посмотрели на закупочные фонды музеев, только это невозможно. Государство выделяет деньги на закупку современного искусства, но что музеи покупают – тайна. А эти закупочные списки нужно выкладывать в открытом доступе, музеи обязаны закупать то, что понесет позитивный месседж и мы должны знать, на что тратят деньги.
Дмитрий Ханкин: После этого панегирика говорить уже не хочется. Оля, я не соглашусь с некоторыми вещами. Первое, может быть то, что ты говоришь – это правильно, но это очень снобский взгляд на вещи. Я сам сноб, и в чем-то с тобой согласен, но русское искусство есть, было и будет.
Мир един, никакие железные занавесы не работают, совокупность идей общая, есть акценты, но изобразительный язык один. Поэтому с тем, что русского искусства нет, я согласиться не могу.
Ты права, безусловно, говоря, что культура начинается с умения не гадить в собственном подъезде, ты права, говоря, что культура начинается с правильных музеев, с просвещения и образования. Так наши институции и галереи и несут в себе функции психиатрической лечебницы и общеобразовательных церковно-приходских воскресных школ.
Еще хочу опровергнуть фразы про такое шикарное развитие в Японии, в Англии – кризис идей везде, люди не могут выбраться из пост-модерна 10 лет.
Так дальше, у русских художников нет денег на самовыражение? Есть! И проекты есть, давай вспомним громадный проект Олега Кулика на Венецианской биеннале, проекты Захарова, AEC+F и так далее.
Ольга Ващилина: Русский локальный рынок – просто супер-гордость, но искусство должно выходить за рамки России. Ты сейчас говоришь о хороших художниках, так как бы было здорово, если бы их работы попросили в Гуггенхайм, в MoMA в Нью-Йорке. Когда позвонят из Fondation Beyeler и скажут, что хотят сделать проект – это будет значить, что мир признает качество русского искусства.
Пьер Броше: Оля, вы говорите просто бред. Вы считает, что в Fondation Beyeler есть молодые художники из Америки – нет, конечно. Так почему там должны быть молодые художники из России?
В России искусство есть. Есть 35-40 состоявшихся супер-мастеров, есть около 50 – прекрасных художников от 25-30 лет. Проблема не в том, что нет потенциальных покупателей или нет денег, а в том, что критика и СМИ рассказывает, что современное искусство – фигня. И любой нормальный человек, наслушавшись про Pussy Riot и Павленского и поверив, что это и есть современное искусство, даже если у него есть деньги, не захочет это покупать! Кроме этого, критики говорят, что современное искусство – это не материальные вещи, это акции, протесты, перфомансы, но люди ищут материальные вещи. Люди готовы покупать то, что они мгновенно могут определить как искусство.
Николай Палажченко: Я все это называю «синдромом среднего телесериала», у нас в кино художник или галерист выглядит или сумасшедшим, или жуликом, или оппозиционером. В западных фильмах – это аукционы, большие деньги, замки, дорогие машины и красивые люди.
Кристина Штейнбрехер: Выставки русского искусства есть в международных музеях, их недостаточно, это понятно, но они есть. На ярмарках я вижу разные подходы государства к поддержанию галерей, везде есть государственные программы, которые поддерживают участие галерей в ярмарках и международных проектах.
Марина Печерская: Существуют проблемы, которые нужно решать и понимать, как же быть, как же не опускать руки. В первую очередь, это конечно образование. Меня, кстати, очень радует аудитория – большое количество молодых, красивых людей, которые интересуются современным искусством, это же прекрасно. Еще осталось начать его покупать, как только русские начнут покупать русское искусство, ситуация изменится.