О мечтах молодых художников
В прошлые выходные закрылся основной проект IV Московскоймеждународной биеннале молодого искусства – в двух самых больших пространствах Музея Москвы британский куратор Дэвид Эллиот собрал работы более семидесяти молодых художников из России и зарубежа в экспозицию под названием «Время мечтать». Анна Быкова на страницах Around Art размышляет о мечтах молодых художников и звучании канонической фразы Мартина Лютера Кинга сегодня.
Биеннале молодого искусства в этом году курировал Дэвид Эллиотт, предложивший своего рода продолжение киевской апокалиптичной Биеннале-Арсенале 2012 года. В Москве Эллиотт продолжает драматизировать и утрировать, оставаясь экстравагантным. Молодежное искусство, собранное им со всего мира в Провиантских складах Музея Москвы, кажется до слез серьезным и до вычурности выразительным. Кураторский диагноз и наказ поколению – «A time for dreams / Время мечтать» и dreamздесь, конечно, и сон, и кошмар, и мечта, и греза, и надежда. Весь проект может показаться своего рода вариацией киевского «Апокалипсиса и возрождения», – действительно, экспозиция начинается работой Вероники Якатич-Сабо «Не мечтай, что всё кончилось / Don’t dream it’s over», – но не совсем.
Кураторский текст определяет название проекта цитатой, отсылая к конкретной очень мечте Мартина Лютера Кинга о преодолении расовой сегрегации и имеет сильный морализаторский посыл: «искусство может создаваться только на территории морали».
Сегодняшнее поколение «до-тридцатипятилетних» молхудов вынуждено мечтать. Мечтать в качественно другой – отличной от поколения Кинга и Эллиотта – политической ситуации: их мечты оказываются больше, глубже и шире, глобальнее и абстрактнее именно в силу отсутствия реальных возможностей действовать. В состоянии «пост-апокалипсис» остается только ресентимент, то есть сублимация в ощущении собственного бессилия. Бессилия от невозможности участия в политической жизни, дисбаланса экологических систем, исчерпанности традиционных отношений, заданности социальных ролей и предсказуемости информационных потоков.
«Я не могла летать на самолете, я впадаю в чью-то власть и не могу никак влиять на свою жизнь… Пока существуют средства массовой информации, невозможно чувствовать себя спокойно и более менее самим собой где бы то ни было… Просто так беззащитных людей крутят… Разочарование режиссера во всех социальных ролях…» – это реплики из фильма Евгения Гранильщика «Похороны Курбе». Гранильщиков, видимо, хоронит таким образом саму возможность для художника т.н. дополнительной дистрибуции – разделения ролей «живописца» и «политика». Франциска Клоц пишет «Апокалиптические пейзажи» «в условиях, когда воздействие человека на климат кажется уже необратимым». Гайша Маданова визуализирует в шелкографии фотографии из книги «Волшебная сила растяжки», иллюстрируя так называемый «синдром заученной беспомощности», который «возникает у человека после нескольких неудачных попыток воздействовать на негативные обстоятельства». «Художественный формализм, – пишут Олег Мишечкин и Ирина Протопопова, – реакция на беспомощность политического искусства… Искусство рождается от отчаяния (читай – безделья).» СуперБарбара в анимационном фильме Бунсри Тангтронгсина спасает мир в ситуации нерешенных проблем, узнаваемых «из-за знакомого каждому чувства разочарования, наступающего после неудачной попытки эту проблему решить».
Мечты молодых теперь выходят за рамки конкретных желаний и требований – это мечты-размышления о том «как если бы вдруг всё», мечты-страхи генных мутаций, мечты-переживания за планету, мечты-сны о перераспределении ролей: имущественных и гендерных. И если немногим раньше художники переворачивали вертикали иерархий: лезли на Маяковских и вызывали Президентов на боксерские поединки, теперь они работают в горизонтальном поле – строят деревянные танки для одиночного пикетирования (Группировка ЗИП «Район гражданского сопротивления»), просят канцлера Германии покрасить детские площадки в цвета румынского флага (Джамо) и отключаются от средств массовой информации (Кирилл Гаршин – «проект о чувстве апатии и безысходности, которые испытывает пациент психиатрической клиники»).
Еще немногим ранее художники обнажались, экстатически обнаруживая собственную телесность, «становились» животными и юродствовали на площадях, увеча самих себя. Теперь телесность обнаруживается через ее деконструкцию: представление людей разных гендерных сообществ, среди которых транссексуалы и травести (Наталья Максимова).
Завоевания природы – лэнд-артом, опен-эйрами, путешествиями вглубь с насилием животных – теперь трансформируются в зачарованное созерцание результатов экологических катастроф и подвигов биоинженерии: подсвечивание зеленым светом растений, погибших от выброшенного в атмосферу фторида (Суджин Лим), высыпание на собственную голову ведра песка после осушения водоемов (Кхвай Самнанг), любование животными с пересаженными генами и обнаружение свинины с говяжьим запахом и вкусом (Роберт Чжао Женьхуэй / Институт критических зоологов).