Екатерина Деготь стала лауреатом престижной международной Премии имени Игоря Забела в области теории и культуры, церемония вручения которой состоялась в венском Сецессионе. Влиятельнейший российский критик и куратор, добившаяся известности на европейской арт-сцене, рассказывает о своем понимании роли критика и новых проектах на страницах журнала The Art Newspaper.

Вы начинали карьеру как традиционный искусствовед, работали в Государственной Третьяковской галерее. Какова была сфера ваших интересов? Насколько мне известно, вашей темой был образ дороги в русском пейзаже XIX века. Как вы от этой истории перешли к концептуализму и современным художественным практикам? Как бы вы описали вашу дорогу, ваш путь в искусстве? От сельского проселка к хайвею?

В советское время я понимала себя как искусствоведа-фрилансера, который пишет о современном и старом искусстве (тогда профессиональной прессы было очень много) и при этом слегка подрабатывает экскурсионной деятельностью, сначала в Манеже, затем в ГТГ. В то время экскурсии можно было вести как своего рода устную художественную критику: можно было очень субъективно и в то же время вполне серьезно говорить о разных политических, эстетических контекстах и читать отдельное произведение через них. Традиция советского искусствознания, от Федорова-Давыдова и Дмитрия Сарабьянова до Михаила Алленова, имела для меня огромное значение и имеет до сих пор. Это было золотое время полной свободы говорения и оттачивания формулировок (цензуры, кстати говоря, никакой не было), но в середине 1990-х оно закончилось. В музеях все это было поставлено на коммерческие рельсы «самоокупаемости» и «культурного потребления», появились всякие аудио­гиды, инфомониторы и прочая мультимедийная промывка мозгов, и тогда я из Третьяковки ушла в сферу, которая была более авторской, — на тот момент это была газетная критика.

Мои исследовательские интересы всегда лежали в сфере реалистического искусства, русского в первую очередь, от натурализма петровской эпохи до постформалистского соцреализма. Я видела в этом искусстве некий «концептуализм до концептуализма», очень теоретичную постановку вопроса о том, что такое искусство вообще (что до сих пор для русского концептуализма характерно), — настолько теоретичную и идеологическую, что она ломает академическую форму, редуцирует ее до знака. Все это неудивительно, поскольку миметическое изображение в России было введено как сознательный инструмент ранней модернизации, фактически Петр навязывал его точно так же, как Малевич свой Черный квадрат, и оно вызывало подобный шок.

В 1990-е годы вы ушли в журналистику и добились известности сначала как арт-критик, а позже как колумнист широкого профиля, или, по вашему выражению, «публичный интеллектуал», высказывающийся на самые разные общественные темы. Что вам дал опыт работы в СМИ? Как вы его оцениваете?

Работа в ежедневной газете дает прежде всего умение очень быстро думать и писать, набивает руку, но в этом есть как плюсы, так и минусы. В России в 1990-е годы существовал «формализм письма», когда считалось важным «писать хорошо», при этом никогда не обсуждалось, что именно написано. Есть такая форма «красивого письма», которая своей красотой прежде всего добавляет стоимости описываемому объекту (не обязательно в буквальном смысле, хотя и этот аспект есть). Иногда, если речь идет о визуальном искусстве, ту же роль играет не красота, а непонятность и использование иностранных слов. Вообще русское газетное письмо 1990-х годов следует рассматривать в экономическом контексте того времени. Новый капитализм накапливал ресурсы и одновременно метафорический потенциал, появилось огромное количество новых частных СМИ, в них хлынули люди с избыточным гуманитарным образованием в качестве наемных экспертов и писателей. Культура приобрела совершенно непомерное значение, а письмо о ней понималось как очень субъективная и вольная интерпретация чего бы то ни было, фактически художественная поэтизация растущего финансового пузыря, тем более эффективная и тем более скрытая, чем более она художественна. Читатель таких изданий, «новый русский», мыслил себя элитой, и ему импонировала элитарность письма; тут возникла важная смычка интересов и система взаимоидентификации авторов и нового класса капиталистов, которая самими авторами прочитывалась как «свобода». Но вскоре это «свободное субъективное мнение» стало использоваться политически — для меня таким моментом истины стало активное участие издательского дома, в котором я работала, в президентской кампании 1996 года и инструментализация культуры в этом. Постепенно я от работы в газете отдалилась, а потом ушла.

Вас часто аттестуют прежде всего как арт-критика. Между тем эта профессия сама подвергается критике как отмирающее звено между потребителями и дистрибьюторами искусства. Как вы видите роль художественной критики сегодня?

Тут возникает путаница. Иногда думают о фигуре критика типа Александра Бенуа, который писал в ежедневной газете, как ему нравится или не нравится то или иное произведение, и был очень влиятельным для публики (но не для художников). Эти времена прошли. Критика как «гид для потребителей», пусть даже продвинутых, каковой по-прежнему является литературная или кинокритика, в визуальном искусстве сегодня маргинальна. Начиная с авангарда публика современное искусство не очень понимает и нуждается скорее в пояснительных текстах художника прямо на выставке, нежели в оценке. То есть такого критика убил художник авангарда. Далее. Также думают иногда о фигуре типа Клемента Гринберга — критика, который выделял определенное направление и своими статьями продвигал группу художников. Такую роль сегодня играет не критик, а куратор, да если присмотреться, Гринберг им и был. Так что критик тут тоже оказывается не у дел.

Что же есть? Главным образом так называемое письмо об искусстве, то есть параллельный текстовой проект, который пишет автор, теоретик, философ, писатель и так далее (эту фигуру перестали называть критиком, и вообще это очень часто другой художник), и публикуется это в основном в каталогах выставок. Как легко понять, там какие-то критические оценки вообще неуместны, но это может быть неплохое литературное или теоретическое произведение. Правда, его мало кто прочтет. В спокойных исторических контекстах это совсем неплохо, но в горячих точках типа России мне лично этого часто бывает мало. Когда в 2007 году у меня появилась возможность создать собственное СМИ по искусству (страницу искусства на openspace.ru, которая всегда сохраняла определенную автономию от остального ресурса), каким я хотела его видеть, то есть общественно значимым, насколько это возможно в случае визуального искусства (общественным для арт-сообщества хотя бы), то я пыталась вообще изжить арт-критику, то есть рецензирование отдельных проектов или тем более поэзию по их поводу, в пользу журналистского исследования социальных и политических контекстов искусства, а также некоего общественного форума. Это было тогда очень ново.

 Читать далее...